Торок, Грин, Верморель, Макдугалл
Французская психоаналитическая школа дополнила исследования клиники меланхолии, нарциссизма, различными концептами. Так, в работе «Болезнь траура и фантазм чудесного трупа», вводится концепт крипты, склепа, чудесного трупа - потайного места, захороненного в бессознательном субъекта, хранящего в себе самое важное знание о пережитом наслаждении, которое было жестоко осуждено архаичным СверхЯ и удалено подальше от “глаз” Я. Мари Торок говорит о феномене внезапного либидного прорыва в самый неподходящий неадекватный момент (утрата объекта и т.д, когда ожидаются совсем иные реакции, присущие процессу горевания). Мари Торок видит причины такой странной амбивалентности в конфликтной интроекции и аутоагрессии, которая вытекает из нее. Следуя за Абрахамом и Фрейдом, Торок говорит о том, что маниакальная реакция в такие моменты лишь показывает как прорывается либидо, итак принадлежавшее этой объектной связи - просто теперь оно на время высвобождается. Говоря о такой связи с объектом, Торок заявляет о специфике такой интроекции - регрессии к инкорпорации - когда травма объектной потери заставляет Я поглотить объект “не имея возможности устранить мертвого и решительно признать “его больше нет”, скорбящий становится им для себя самого, давая себе тем самым время мало-помалу и шаг за шагом проработать последствия разрыва. Разбираясь в особенностях такого интроецирования, Торок подчеркивает орально-каннибалистическую и орально-экспульсивную особенность этого процесса, ссылаясь на Абрахама и Фрейда. Также, отмечает, что критически важно восстановить забытую деталь изначально введенного термина “интроекция” Ференци - интроекция - как расширение Я, механизм трансфера на объект - т.е. любая объектная любовь является интроекцией. Тогда как при болезни горя мы наблюдаем совершенно противоположное - оскуднение Я. Торок делает следующий шаг в размышлении над интроекцией после Фрейда, доказывая, что по праву инкорпорация представляет из себя процесс противоречащий интроекции. “Интроекция принадлежит не порядку компенсации, но порядку роста: она пытается ввести в Я, тем самым расширяя и обогащая его, бессознательное либидо, анонимное или вытесненное”. В этом процессе очень важным является то, что “объект является лишь поводом и посредником”, а интроецируются влечения. Тогда как при инкорпорации - голодно захватывается объект. Происходит, как говорит Торок “инсталляция объекта внутри себя”. Именно невозможность интроецировать влечения, связанные с объектом, становится причиной инкорпорации - когда объект недоступен и желания, связанные с ним не могут быть реализованы, субъект не может интроецировать влечения и “захватывает” объект в себя, становясь им отчасти. Торок называет инкорпорацию восстановительной магией, незаконным актом (т.к. рождается из запрета).Такая “восстановительная магия, имеет целью в конечном счете, скрыть магическим и оккультным образом объект, который по какой-то причине уклоняется от своей миссии: опосредовать интроекцию желания. Акт в высшей степени незаконный, потому что, отвергая вердикт объекта и реальности, инкорпорация, также как и желание интроекции, которое она скрывает,должна избавиться от всякого постороннего взгляда, включая взгляд собственного Я.” Интроекция - стремится к свету, тогда как инкорпорация требует скрытности, интроекция “кладет конец объектной зависимости, инкорпорация усиливает воображаемую связь”. Такой инкорпорированный объект Торок называет могилой, которых в Я такого субъекта - много. И эти могилы хранят в себе все детали места, времени, обстоятельства той несвершившейся интроекции, того желания, которое не смогло реализоваться и было удалено, изгнано, “желание, пораженное вытеснением”.
Размышляя о происхождении инкорпорации, Торок говорит о своеобразном отказе в “прогрессивном либидном обогащении”, довольствуясь немедленным ответом в виде “кормления” - попыткой галлюцинаторно закрыть, решить проблему, но это “обманка” - ведь голод означал желание совершить интроекцию своих же бессознательных влечений посредством этой творческой коммуникации с объектом - желанием научиться желать. Это радикально отличается от “стать накормленным и успокоенным”. Торок приводит пример правильно работающего аналитика, не дающего конкретных ответов на вопросы анализанта, потому что “понимает фантазм инкорпорации не как запрос, требующий удовлетворения, голод, но как замаскированный язык желаний, еще не рожденных в качестве желаний, еще не интроецированных”. Говоря о ядре болезни горя, Торок напоминает о функции объекта, как о посреднике между бессознательным и Я в интроекции влечений. Этот объект, который для Я является обладателем всех благ (его еще не интроецированных бессознательных влечений), возводится на пьедестал благодаря голоду, желанию расширения Я, так происходит в состояниях “страстной влюбленности, свойственных детству и трансферу”. И, когда “процесс интроекции придет к своему завершению” - Я сможет безболезненно отпустить объект: “если желания, касающиеся его (объекта) были интроецированы, никакой крах, болезнь горя или меланхолия не страшны”. В данном случае, работа горя будет болезненной, но нормальной - не уничтожающей Я: “интегрированность Я обеспечивает выход из него”. Но, если процесс интроекции остался незавершенным, “неассимилированная часть влечений закреплаяется в Имаго - будучи все время спроецированным на какой-либо внешний объект, оставаясь неполным и зависимым, Я вовлекается в противоречивые обязательства: поддерживать жизнь любой ценой, даже тем, что обусловливает наибольшее страдание”. Такой представитель объекта в Я (Имаго, как называет Торок) настолько нагружен, что в психическом субъекта, обязан жить вечно, - его исчезновение разрушительно для Я. Таким образом, Я, включив в себя такой запретный объект, “обречено на болезнь горя”.
Торок, продолжая размышления Фрейда о мании, объясняет такой натиск либидо регрессом на уровень галлюцинаторного удовлетворения, где интроекция и инкорпорация являлись еще сторонами одного и того же механизма. Это момент развилки психических решений: момент невозможности реализации желания - нужно или умереть совсем (принять отказ, запрет на реализацию), или инкорпорировать объект фантазматически. И тогда - “галлюцинаторная реализация торжествует в оргазме”. Тогда происходит замена вещи фантазмом: невозможное стало возможным и тем самым вызвало оргастический прилив либидо. Этот момент будет навсегда вытеснен Я как неприемлемый, таким образом связь между оргазмом слияния с объектом и болезнью горя будет навсегда похоронена. Эта часть бессознательного Я несет в себе то, что называет Торок “чудесный труп” - прекрасный и жуткий оргастический момент, который будет тщательно скрываться и вызывать негативную терапевтическую реакцию анализанта на кушетке. Поэтому ранее говорится о грехе, о попытке максимально убежать от греха и вся болезнь будет нацелена на этот побег: (ядро), “вокруг которого формируется болезнь горя: это не скорбь, обусловленная объектной потерей как таковой, как можно было бы подумать, но ощущение непоправимого греха - греха быть охваченным желанием, быть удивленным либидо, выходящим в наименее подходящий момент из берегов, в момент, когда следует скорбеть и предаваться отчаянию”.
Приводя клинический пример молодого человека, испытавшего оргазм, когда мать была присмерти и соотнося этот момент с событием в детстве, когда он, будучи маленьким мальчиком испытал одновременно оргазм, ощутив неосознанное желание матери и ее агрессивный запрет (как реакцию строгого СверхЯ матери на свое же инцестуозное бессознательное желание), Торок говорит о специфике формирования СверхЯ таких пациентов в условиях двойного посыла - когда бессознательно мать отвечает на желание слияния с ребенка, но сознательно постулируется жестое порицание даже возможности такого желания. Верморель, продолжая мысль Торок, говорит о чрезвычайно жестком СверхЯ, которое будет стремиться аннулировать желание накорню, нейтрализовать его полностью, чем и будет вызвана апатия и бессилие в клинике: «чрезмерно запретительное Сверх-Я родителей, которые, с другой стороны, могут быть более любящими, не остается без последствий для ребенка; строгость воспитания может затронуть все этапы генеза либидо. Такое постоянное подавление побуждений ведет к недостаточной нарциссической поддержке, что порождает депрессивную констелляцию». СверхЯ, которое формируется у ребенка, воспитываемого матерью в состоянии незавершенного траура, когда либидинозные инвестиции относятся к умершему ребенку и бессознательное матери транслирует “для того, чтобы быть любимым ею, лучше было бы умереть”. Причиной формирования чрезмерно жесткого СверхЯ Верморель считает “искажение ранних предшественников СверхЯ”, которые еще не дифференцированы от идеала Я и т.к. не случилось перерасти в постэдиповый СверхЯ - “нарциссические идеи величия оказываются раздавленными жестоким архаичным Сверх-Я, признающим лишь одно наказание — смерть, между тем как первоначальная сцена остается отмеченной печатью разрушения”. В таких условиях желание не может быть ратифицировано - оно обречено быть задушенным накорню. В исследованиях влияния незавершенной утраты родителя на детерминанты Бессознательного ребенка, Верморель отмечает соотношение пустоты матери по причине переживаемого траура с глубиной травматизации ребенка: скорбь матери никогда не пройдёт бесследно, “если ситуация становится хронической, это может привести к тяжелым последствиям, но если мать переработала свою скорбь, она может вновь начать заботиться о живом ребенке, который вновь обретет мать — живую и любящую. Тогда этот период останется лишь своего рода синкопой в психической жизни ребенка». В своей работе “Быть или не быть”, Верморель исследует факторы, лежащие в основе вины выжившего на примере смерти одного из сибсов: у оставшегося в живых тем сильнее вина, чем интенсивнее было бессознательное желание смерти умершего (“репрезентирует неосознанное желание смерти того, кто занял его место”. Как видит Верморель, одним из способов справиться с таким бременем вины, может быть следующий: “продолжающий жить ребенок проникнется чрезмерным чувством вины и затем возьмет на себя роль возмещения родителям их потери, став воплощением — больше для них, чем для себя самого — идеала жизни, и даже примет роль спасителя”. Французская школа психоанализа уделяет большое внимание доэдипальной проблематике. Так, Ракамье предлагает концепт Ант-Эдипа, “интестуальности”, в которой рассматривает проблематику нарциссических симбиотических отношений как предпосылки патологического горя. Ракамье называет инцестуальным материнское наслаждения своим ребенком, восприятие ребенка ее нарциссическим продолжением, ее фетишем, вещью, со всей вытекающей нарциссической проблематикой. В Ант-Эдипе (негативный Эдип - до-Эдип, тот, что мешает ребенку подойти к Эдипу по причине слепленности с первичным объектом, без какой-либо возможности сепарироваться от него). Патологическое горе матери закладывает фундамент инцестуозным отношениям с ребенком в качестве компенсации ее непережитого траура. Такие отношения являются основой для нарциссической личностной организации, когда покинуть симбиотические отношения равноценно смерти: субъект сформирован в условиях трансляции монадных отношений, как единственно возможных, что подготавливает плодородную почву для меланхолии. Ракамье отмечает резистентность меланхолии, даже по сравнению с другими психозами: там, где возможно облегчить психическую ношу субъекта посредством формирования бредовой конструкции, вынося страдание вовне, тогда как меланхолику такая ментализация недоступна благодаря ригидности Я - зрелым защитам, играющим в данном случае иногда совсем не на стороне жизнеустойчивости субъекта. В таком случае нормальное горе невозможно, т.к. для того, чтобы его пережить субъект должен сепарироваться от объекта, что в нарциссических отношениях не представляется возможным. Таким образом, говоря о болезни горя, мы подразумеваем неприятие субъектом реальности, основанное на специфике организации его личности, которая формировалась в условиях нарциссических отношений.
Андрэ Грин предложил концепт мертвой матери и белого психоза, которые характеризуют клинику пустоты. Белый психоз парализует мысль. В статье “Нарциссизм жизни, нарциссизм смерти” Андре Грин характеризует пустую мать как живую физически, но мертвую психически - она ничего не может дать, не может питать нарциссизм ребенка. Мать находится в депрессии, она пуста, и ребенок, не имея ничего больше - интроецирует эту пустоту. Вместо позитивной идентификации, наполняющей жизнью, связывающей влечения к смерти, в данном случае интроецируется единственное, чем может обладать ребенок с мертвой матерью - дыра. И ребенок отрицательно идентифицируется с такой дырой, пустотой. “Основной фантазией такого пациента становится такая: питать мёртвую мать, дабы содержать её в постоянном бальзамировании”. Такой пациент, говорит Грин, “кормит (аналитика) его анализом не для того, чтобы помочь себе жить вне анализа, но дабы продлить анализ до бесконечности. Пациент проводит свою жизнь, питая свою мёртвую мать, как если бы он был единственным, кто может о ней позаботиться. Хранитель гробницы, единственный обладатель ключа от её склепа, он втайне исполняет свою функцию кормящего родителя. Его узница становится его личной собственностью. Так пациент сам себя лечит”.
МакДугалл, в “Театре души”, для описания проблематики формирования нарциссической организации личности ребенка предлагает понятия «ребенка дня» -«дитя желания» и «для ребенка ночи» — «дитя потребности». Дитя желания - это продолжение любви матери и отца, рожденный с ожиданием стать желающим субъектом. Дитя потребности рождено в качестве компенсации проблемы родителя. Особенностью таких отношений - отсутствие у родителей предвосхищений по поводу взрослой самостоятельной жизни ребенка. Таким родителям не “выгодно” отпускать компенсирующее проблему чадо, оно будет содержаться в условиях инцестуозной слитности замкнутой системы семьи. В противовес такому отсутствию, соотнося с категорией “дитя желания”, вспоминается “предвосхищающий взляд матери” из статьи Мари Кристин Лазник (“Влияние материнского взгляда на формирование Я”), которая говорит о таком материнском чуде видеть в кричащем малыше-горшке, требующем забот и полного экскрементов - кудрявого красивого младенца - благодаря этой иллюзии, говорит Лазник, ребенок сможет и сам себя увидеть красивым, собрать и ощутить себя целостным и желанным.
Если мы пройдемся по всем предложенным к исследованию трудам, обратим внимание, что присутствует основная неконституциональная предпосылка к болезни горя - болезнь горя первичных объектов, их неоконченный траур, который по-разному, всегда влияет на создание чрезмерно зависимых отношений, как следствие - формирование нарциссической организации личности, склонной к переживанию патологии горя. Неоконченный траур родителя, ответственного за малыша, его психическое отсутствие, прямая сексуализация и объективация или компенсация им своих патологических черт или отношений - факторы, безусловно влияющие на формирование субъекта ребенка.
Kommentare